"То, что нельзя поручить"

Оконные стекла мутны от мелких капель. Здесь это зовут дождем: мокрая взвесь, еле качающая местную темную листву, глушит звуки, подкрадывается неслышно, проникает всюду. Климат на Сергияре всегда был не из лучших, а с началом нового проекта терраформирования и вовсе никуда не годится: сырой, зябкий, промозглый круглый год. Хотелось бы списать на дождь и сырость влажный лоб Эйрела. Забыть, зачем Саймон прилетел сюда позавчера. Почему нет, он ведь теперь рассеянный склеротик, ему положено чудить, верно? А не понимать с леденящей ясностью, какая и в молодости приходила нечасто: остались часы или, может, дни до конца эпохи. Худой старик, ослабевшими пальцами комкающий простыню, прошел с Барраяром немалый путь. Сколько вмещает одна жизнь? Должно быть, Эйрел еще застал разруху цетагандийской войны, мальчишкой наигрался в гемов и форов среди опаленных плазменным огнем деревьев и скал родного округа. Застал упадок Юрия и расцвет Эзара, привел к трону Грегора. И, что уж там говорить, в том, что у Империи теперь не одна, а три планеты, тоже не обошлось без Эйрела Форкосигана.

Резиденция вице-короля Сергияра выстроена два десятилетия назад, барраярские деревья под окнами уже высокие. Одно из них порой стучится в стекло ярко-красной веткой. Сны Эйрела мешаются с явью. Будь у адмирала Форкосигана биограф, он почерпнул бы немало ценного из путаного бормотания.

— Скажи Ралфу, что он неправ, Саймон. Эскобар близко, ты должен его предупредить, пусть не делает глупостей! — вскидывается Эйрел с резким жестом. Саймон накрывает его руку ладонью. — Он говорил… ты же помнишь его слова? Конечно, ты всегда все помнишь… Он говорил, что кто-то должен присмотреть… что один позаботится о Серге, а второй — о Грегоре. Что еще неизвестно, кому повезло больше. Помнишь?

Остается только кивать: Саймон не помнит того разговора, а, быть может, и не слышал его. В памяти, как обрывок старой кинопленки, две напряженные фигуры в дверях каюты, запах бренди и каких-то лекарств, тяжелое дыхание сержанта Ботари и испуганный шепот Корделии Нейсмит. Высокий человек в адмиральском мундире, Ралф Форхалас, скрывается из виду, его коренастый собеседник с коммодорскими нашивками сбивает костяшки о переборку.

— Ушел! Ты должен остановить его, Саймон. Он ошибся: везет всегда оставшимся. — Эйрел откидывается на подушку и тяжело дышит, потом его лицо мрачнеет: — Его ведь уже нельзя вернуть, да?

— Да, — соглашается Саймон. Врать Эйрелу не получается, даже когда тот в бреду.

— Он неправ, Саймон. Я ему сам скажу, пусть не выдумывает глупостей.

Саймон пожимает плечами, не зная, по-прежнему ли бредит Эйрел, или предчувствует скорую встречу со старым другом. В метафорическом смысле, разумеется. Стоило большого труда убедить Корделию и Марка подремать несколько часов. У Майлза аудиторские дела в сергиярской администрации. Саймон остался сидеть с умирающим. В голосе Эйрела прорезаются прежние командные нотки, хотя говорит он тихо, через одышку.

— Найди Майлза, Саймон. Скажи, что закон Форлопулоса писан и для него. Скажи… никакое адмиральство того не стоит, ни игрушечное, ни настоящее. Граф Форхалас… что мы можем сделать для Ивона, Саймон?

— Я… отдал распоряжения, — бормочет Саймон. И вправду тогда отдал, это он помнит. Покушение на лорда-регента — тяжкое обвинение, отравление беременной женщины солтоксином — поступок, не заслуживающий оправданий. И все же Эйрелу было бы трудно, так что Саймон принял решение сам: Ивон Форхалас застрелен собственными подчиненными в самом конце мятежа Фордариана. Служба безопасности лорда-регента подкупила их. Тут уже не приходилось выбирать между жизнью и честью, лишь между смертью в бою и казнью.

— Он у Форхаласов последний, знаешь? Я должен что-то сделать! — Эйрел приподнимается на локте, говорит лихорадочно быстро, почти не сбиваясь. — Дай воды… спасибо… Я должен что-то сделать для Ивона. Ради Ралфа. Он тогда обманул меня, забрал себе худшее. Жизнь лучше чести и даже совести, Саймон. Чужая жизнь лучше своей чести наверняка. Как он мог такое натворить?! Двух матерей наказал, дурак! Объясни… ладно, я сам ему втолкую, идиоту.

Ивона хоронили с почестями: погибших в ходе мятежа не делили на своих и чужих. Саймон видел графиню Форхалас, растерянную и не к месту суетливую, все еще не поверившую до конца. Это ведь не вина лорда-регента, не вина шефа его службы безопасности, верно? Не то, о чем стоит жалеть перед смертью, да?

— Эйрел…

— Скажи графу Форхаласу, мы должны что-то придумать. Нет, не надо: я сам с ним поговорю. Он поймет, что я не хотел…

Саймону и раньше приходилось видеть людей на пороге смерти. Хуже всего, когда они назначают встречи покойникам. От этого холодно, точно распахнуло сквозняком дверь на тот свет. Старый граф Форхалас пять лет как мертв. Кажется, образец его ткани хранится в императорском госпитале. Вдова дала согласие на клонирование наследника, но дело никак не сдвинется с мертвой точки: все знают, что старый консерватор не одобрил бы подобного шага.

Ветка с красной листвой замирает: ветер стих, за окном морось сергиярской весны. Эйрел выдохся: глаза закрыты, на лбу блестит испарина. Стереть ее Саймон не решается, чтобы не разбудить. В тот свет Саймон не верит, так что пусть Эйрел отсыпается на этом, сколько успеет. Ему вечно не хватало времени на сон. Саймон сам на ногах с момента, когда узнал о состоянии Эйрела. Немолод уже, на корабле не до сна: прыжки по пространственно-временным туннелям отдаются противной головной болью. В такую погоду глаза сами слипаются.

Шершавые пальцы неожиданно крепко хватают его за запястье.

— Я придумал, Саймон! Форхалас меня возненавидит, ну и дурак. Я введу новый закон, императорской волей сниму с Карла форство. Мальчишки, чести им захотелось! — глаза Эйрела вспыхивают нездоровым блеском, лицо оживляется. — Вот и будет им наказание такое, что никакой чести не хватит. Лишить форства — и выгнать с планеты. Я же не могу казнить мальчишку, даже если должен! Он же… как Майлз, да. Закон не писан в восемнадцать лет. Мне тоже было плевать на закон в их возрасте. — Он усмехается: — Форхалас меня потом сам на дуэль вызовет, ха! Зато этот юнец будет жив. И никто не назовет наказание слишком мягким, так?

Саймон неопределенно хмыкает спросонья, Эйрел до боли сжимает его руку:

— Так, Саймон? — его глаза горят безумием. Нет, поправляет себя Саймон, безумной надеждой. — Ты же помнишь это дело про дуэль, а? Я нашел решение, так? Поговори с Карлом.

Саймон помнит. Такое не забывается, и чипа никакого не нужно. Белее мела лицо Эйрела, застывшая маска. Пальцы ломают металлический световой карандаш. Зачем он тогда пришел на казнь? Он ведь не обязан был приходить, не обязан смотреть Форхаласам в глаза. Но стоял и смотрел — не смел отвести взгляд. И что теперь ответить?

— Да, — выдавливает Саймон, — да, конечно. Ты нашел решение, я помню. Все… обошлось. Я все передам.

Будь у Эйрела биограф, он оказался бы разочарован: адмирал Форкосиган, человек-легенда, в прошлом лорд-регент и премьер-министр Барраярской Империи, не склонен к подобающим прощальным речам. Тасует давние воспоминания, словно затертую колоду. Хватка на руке Саймона слабеет, болезненно напряженное лицо разглаживается. Что-то неправильное во внезапно ставшем тихим дыхании, посиневших губах, ледяных пальцах Эйрела, в том, как он бормочет неразборчиво и бессвязно. Саймон порывается пойти за Корделией, за Марком, и, может, наконец вернулся Майлз…

Эйрел смотрит прямо в глаза, не отрываясь, и говорит вдруг ясно и четко:

— Не надо, Саймон, не зови никого. Смотреть вслед уходящим больно. Скажи им, что я их люблю, хорошо? Я пойду, сам поговорю с Карлом.