|
 Если вам понравилось, пожалуйста, оставьте отзыв - порадуйте автора. |
***
У Саймона Иллиана в голове пережгли проводку.
Это, как он полагал, был единственный способ верно назвать случившееся. А как еще сказать? Взломали? Вскрыли?
Варварски разрушили. Это, быть может, точнее. Это был необузданный, варварский погром. Изничтоживший ценнейшие веши. Сорок лет информации, заключенной в кремнии, лишенном склонностей человеческого мозга путать и забывать со временем, но перенявшего его гибкую, живую силу, способность связывать, конструировать и оценивать. Сорок лет чистых данных, собранных человеком с сорокалетним опытом. Пропали. Сожраны жучком. Он же был тем, что не доел проклятый паразит: человеком, не способным даже обыграть Элис Форпатрил в шести партиях в Звездное Таро.
У него отняли нечто ценное. Нечто бесконечно ценное; по крайней мере, определять ценность вещей Иллиан научился за свои сорок лет службы в СБ. Службы Барраяру. Грегору.
Эйрелу.
Он повернулся на другой бок, завернувшись в одеяло и уставившись в темноту в центре комнаты. Она не слишком отличалась от темноты у стен, лишь с краю занавесей просачивался холодный и тусклый отблеск света, так что на полу едва виднелось серое пятно ковра.
Он измучился. Ему было тяжело заснуть, потому что тяжело было отличить сон от бодрствования. Прошлое - точно сон, так говорила леди Элис; но настоящее было бесконечно малой величиной, неуловимой, секунду за секундой проваливающейся в то самое прошлое. Уходящее прочь, в ничто, куда-то туда, где оно будет храниться и ждать, пока что-то снова не вызовет его к жизни. В конечном итоге, настоящее было таким же сном. Вещи - подробности, факты - ускользали от него, пролетали мимо, уворачивались, сбегали, терялись. Одна беседа за другой, и все, как сон.
Он закрыл глаза и оказался на Зимнепраздничном Балу, глядя, как Майлз танцует с Делией Куделкой и одновременно выслушивая доносящийся из наушника доклад. Но доклад звучал абракадаброй, словно говорили на незнакомом языке. Иллиан был в силах опознать только отдельные слова: "Эйрел", "солтоксин", "Нейсмит". Он шагал по коридорам СБ, торопясь в свой кабинет, к своему комм-пульту, где хранился рапорт, который бы все ему объяснил, но потерялся в этом слепом лабиринте без дверей, где за каждым поворотом обнаруживался новый. Наконец, он вышел к лифтовой шахте, шагнул в нее и начал падать...
Иллиан, вздрогнув, проснулся в темноте. Он был весь мокрый.
Встать. Помочиться. Поесть. Он включил свет и побрел в ванную. Оперся ладонями о холодный кафель, пытаясь сосредоточиться на простых ощущениях: холодная гладкая плитка под ладонями, облегчение опорожненного мочевого пузыря, журчание струи по фаянсу. Все те привычные телесные проявления, которые чип никогда не собирал и не записывал, так что соматический опыт - запах, осязание, вкус - был единственной нитью к прошлому, которую не перерезал этот варварский погром.
Жаль, право, что его жизнь была так им бедна.
Он спустил воду и пошел обратно в спальню, Странно было находиться в апартаментах старого графа, хотя логично: Эйрел с Корделией все здесь переставили и поменяли, превратив в роскошные гостевые покои те комнаты, где, точно дух старого Барраяр, генерал граф Петр Форкосиган царил в течении... скольких лет? Восьмидесяти?
Это место изменилось, но не до конца.
Как и он сам.
Его разум снова кружился, угрожая соскользнуть в темную дыру в самой его середине. Иллиан потряс головой и вышел из своих комнат, выключив за собой свет и оставив их во власти темноты.
Он прошлепал в тапочках вниз по лестнице и методом проб и ошибок добрался до гостиной на первом этаже. Там на столике возле кушетки обнаружилось несколько изумительных печений матушки Кости. Он устроился в подушках и впился зубами в печенье. Роскошная сложность вкуса (там, кажется, был фенхель?) окатила его волной, и он принялся благодарно жевать.
Вздохнув, Иллиан вытянулся на кушетке и невесело усмехнулся. Майлз даже не представлял, что поселить его в доме, где на кухне творила свои чудеса матушка Кости, было самым лучшим, что тот когда-либо для делал для него (не считая того, что спас ему жизнь, поправился Иллиан). Он доел печенье и прикрыл глаза, размышляя о пропорциях специй и едва заметном сладком послевкусии (может, я был бы способен стать поваром?). И вместе со вспышкой глубокой благодарности он плавно соскользнул в темноту мягкого, как подушка, сна.
Он шел по улицам Форбарр-Султаны, держа в руке завернутое в бумагу пирожное. Откусив, он не почувствовал вкуса, зато его мозг омыло внезапной, яркой волной информации, такой же ясной и четкой, как это всегда бывало с чипом. Он понял, что это не просто пирожное, а закодированное сообщение от дендарийских наемников. Он вгрызался в него все более жадно, шел все быстрее, пока, наконец, пирожное не закончилось, а сам он не очутился в незнакомом месте. Пустое место, поросшее травой, никаких зданий, а сверху - пустое небо.
Там был Майлз в серой дендарийской форме: он устанавливал треножник для посмертного приношения на крышку переносной криокамеры и Иллиана даже не замечал.
Иллиан подошел ближе и взглянул сквозь окошечко криокамеры. Внутри тоже был Майлз, в черной форме с Глазами Гора на воротнике. Ужас охватил Иллиана, когда он понял, что говорило ему сообщение в пирожном: криокамера с Майлзом попала в руки к цетагандийцам, и они накачали ее солтоксином, Майлз мертв.
Майлз зажег приношение, и ничем не пахнущий дым витой струйкой стал подниматься в небо...
Иллиан пришел в себя в гостиной форкосигановского особняка, барахаясь среди подушек, пытаясь сесть и еще слыша эхо своего собственного вопля. Кто-то держал его за плечо. Майлз. Живой. Я сейчас не сплю? Хватая ртом воздух, он вцепился в руку Майлза и уставился ему в лицо, словно тот был единственным, способным привязать его к миру, где не остается никаких следов.
- Саймон, - проговорил Майлз встревоженно, - ты в порядке?
Иллиан кивнул, но, кажется, никак не мог разжать пальцев, стиснутых на предплечье Майлза.
- Я не мог заснуть, - объяснил тот. - И увидел свет.
Иллиан снова кивнул. Он забился в угол кушетки, а Майлз сейчас стоял прямо перед ним, и их глаза были почти на одном уровне. Майлз бережно придерживал Иллиана за левое плечо; левая рука самого Иллиана крепко сомкнулась на его локте. Не успев подумать, Иллиан резко потянул его к себе, и Майлз, неуверенно стоящий на ногах со сна, завалился на него.
И снова пробудилась телесная память: эта неловкая возня, это маленькое крепкое тело. Вкус губ. Твердеющий член, прижатый к его бедру, ощутимый даже через несколько слоев одежды. Оказалось достаточно осязания, вкуса и запаха (Майлз пах сном, потом и мылом), чтобы наполнить его голову. Наполнить его мир.
Быстро (это всегда случалось быстро). Иллиан извернулся под Майлзом, прижав его всем телом к спинке дивана, толкнулся пахом в его бедра, молчаливо спрашивая (это всегда бывало молча) и намекая на поцелуй. Но Майлз мягко отстранил его, накрыв ладонью его щеку.
- Саймон... - начал было он, но Иллиан покачал головой, приложив палец к его губам.
Майлз наморщил лоб, соображая; потом кивнул, приподнял бровь и весьма выразительно замолк.
После этого все было так же, как бывало всегда. (Сколько раз? Немного). Танец отражений. Не скажешь, кто начинает, а кто отвечает, кто берет, а кто отдается. Они неловко сталкивались пальцами, раздеваясь, чтобы прижаться кожей к коже ... раздеваясь не до конца, но хватит хотя бы этого: теплое, живое, ошеломляющее ощущение... твердый член Майлза в его руке... кончики пальцев Майлза отбивают морзянку на его собственных яйцах... и язык Майлза, такой же проворный и умелый в поцелуе, как и в болтовне... Они оба были голодны, обоим было так нужно. (Нужно что? Что они надеялись отыскать, лихорадочными касаниями точно обшаривая тела друг друга?)
Он узнал, вспомнил - телом, не разумом: похожим на сон, животным, смутным способом - вертикальную морщинку, которая появилась у Майлза между бровей, и его отрешенный, удивленный взгляд. Тогда Иллиан стиснул его член чуть сильнее, быстрее задвигал рукой, коснулся головки большим пальцем, и Майлз, хватая ртом воздух, выгнулся и выдохнул "Саймон", глядя ему прямо в глаза и кончая в его ладонь. Так же, но не так: теперь чипа больше не было, этого чертова чипа, и прозвучавшее имя не просеялось в общий поток данных, а осталось просто частью ощущений, дыханием Майлза на его щеке. Иллиан кожей ощутил это легкое колебание воздуха, и оно подвело его к самому краю. Он прикусил губу, толкнулся в кулак Майлза, сильно, трижды, и рухнул...
... не в темноту, но в свет.
*
Иллиан проспал без снов восемь часов и проснулся укрытый покрывалом в гостиной, когда солнце уже совсем встало. В самом теле его крепло непреложное ощущение, что этой ночью что-то случилось. Что-то важное.
Что-то закончилось, и что-то новое началось.