|
 Если вам понравилось, пожалуйста, оставьте отзыв - порадуйте автора. |
Обычным вечером летнего дня на пороге осени Байерли Форратьер безмолвно, но весьма красноречиво проклинал свою непутевую судьбу.
Вечер к проклятьям не располагал.
Теплые сумерки опускались на сквер в центре Форбарр-Султаны; в липовых кронах зажигались неяркие желто-зеленые фонари. Теплый воздух пах вкусной едой из ближайшего кафе — там, в подвале «У Корка», чудное местечко, антураж бандитского притона первых лет Регентства, двадцать сортов пива, среди завсегдатаев — секретарь Министра просвещения лорда Форлокли и еще половина департамента...
Из оставленной за спиной двери ресторана («Олеандр», класс куда как выше) доносился звон бокалов и негромкое пение: Дан Гири, как всегда, блистал — без всяких видимых усилий и словно бы стремясь остаться в тени. Байерли такой класс тянуть и тянуть...
… когда вокруг то меркнет, то горит, то заперто внутри, то нет запрета - находится один, кто говорит: ты видишь, Отче, мне не надо света!*
Этой песни Бай еще не слышал (а теперь и не дослушает). Дан принимал далеко не всякое приглашение. То ли цену себе набивал, то ли и впрямь причуды. Популярность среди высшего форства позволяла этому оригиналу с грустными глазами отказывать даже тем, кому не очень откажешь. А личное знакомство Байерли не успел еще с ним свести: закрытый очень господин, говорят, необычная штучка. Определенные надежды в этом смысле Форратьер возлагал на сегодняшнее сборище, устроенное молодым лордом Фориннисом — и вот, пожалуйста.
Впрочем, вечер пропал в любом случае: что уходить, что оставаться. Из двух зол...
Надо будет потом в сети найти текст. Что-то последнее время у молодежи в моде религия — галактическое влияние? Ничего, перебесятся.
Байерли давно привык, что моды в среде аристократии — даже в среде военной аристократии — быстро вспыхивают и так же быстро исчезают без следа.
Здешние службы такси давно знали Форратьера и взяли за правило являться по первому зову. Вот и сейчас приземистый автомобиль мягко притормозил прямо перед ним. Еще и пяти минут не прошло, как озабоченный Байерли решил, что пора принимать крайние меры. Не те, разумеется, на которые кое-кто надеялся.
Шофер открыл переднюю дверь.
— Господин, — сказал он вежливо, но без панибратства. Байерли этого не любил, и постоянные водители прекрасно об этом знали: Форратьер пользовался услугами этой компании уже лет десять. Солидная фирма; надежная. Развозят дрова пьяного форства по домам не хуже СБ, только в отличие от них не снимают происходящее на видео. Или снимают — но ходу записям не дают.
— Отлично, Бай, — промурлыкал ему на ухо юный смазливый блондин (крашеный, скорее всего — среди высшего форства светлый цвет волос встречается редко). — Ты приглашаешь меня к себе?
— А если и так? — Байерли улыбнулся — одновременно искушенно и располагающе. — Тебя что, привлекают эти унылые зануды?
— Меня привлекают другие... — с намеком произнес молодой человек. Лорд Сатис Форталман, младший из четырех сыновей министра финансов Форталмана. Красавец и знает об этом. Стройный — но рельеф мышц виден под этой облегающей черной блузой с высоким воротом. Высокий — но не чересчур, примерно одного роста с Байерли. Правильные черты лица, гладкая кожа — пользуется импортным эскобарским депилятором, несмотря на непроходящую моду на «мужественную щетину». А может быть, просто еще не бреется? Ему двадцать один... И пахнет от него хорошо — дорогие духи, тоже, видимо, инопланетные, но не с Беты. Или редкая какая-то марка: Байерли их не узнавал. В общем, во всех отношениях привлекательный молодой человек.
Жаль только, глупый.
я сам ношу внутри горячий свет, живую жизнь, неистовую волю, гляди, я тоже знаю ход планет, и если Ты забудешь — я напомню.
Клеиться Сатис начал еще в «Олеандре» — и очень прямолинейно. Байерли наткнулся на взгляды пары-тройки своих знакомцев, которые откровенно морщились: ну да, репутацию Байерли все знали, репутация младшего Форталмана как молодого олуха тоже ни для кого не секрет. Сперва Байерли попытался свести все к шутке или легкому флирту, но парнишка пер напролом, как танк. Тут уж делать было нечего: любая линия поведения — хоть демонстративная холодность, хоть демонстративный интерес — выглядели бы одинаково плохо.
Все-таки Барраяр до сих пор жуткая дыра по галактическим меркам. Быть странным — это одно. Это имеет определенный шарм — хоть и с душком — и позволяет тебе получать приглашения в иные компании, куда с чуть более весомой репутацией не пролезешь. Быть явным извращенцем или растлителем малолетних — уже совсем другой разговор. А то, что Байерли в два раза старше Форталмана, поймет любой, мало-мальски знающий арифметику. Что говорить, если уж про него и этого балбеса Форпатрила шептались почти месяц — когда кто-то очень докучливый увидел, как Байерли выходит из квартиры бравого штабного капитана утром. В час, когда люди его образа жизни даже кофе в постель требуют только при особых обстоятельствах. И вид при том имел, будто не ложился.
Даже если бы Байерли хотел рассказать, что ходил передавать конфиденциальную информацию особой важности — кто бы ему поверил?
Вот даже сейчас: улица кажется пустынной, но наверняка кто-то углядит, как Байерли усаживает юношу в машину, ласково поддерживая — парень слегка перебрал, оступится еще... Наверняка к утру все столичные сплетники уже будут твердо знать, в каких позах и сколько раз.
Если только не предпринять решительных мер.
— Мой дорогой, — сказал Байерли, присаживаясь рядом с Сатисом на заднее сиденье и обнимая его за плечи. — Отчего бы нам не познакомиться поближе?
— Прямо здесь? — брови Сатиса поползли вверх. — Эээ... я слышал, что люди впадают в детство — но тебе-то еще вроде бы рано?
Вот что значит заемный жизненный опыт. Секс на заднем сиденье машины — это прерогатива подростков, тут мальчик прав. Но секс на заднем сиденье флаера, идущего без пределов безопасности по Дендарийскому ущелью во владениях его кузенов, например, или вдоль чуть менее рискового каньона на севере округа Форратьеров, — забава, вполне достойная взрослых дядей. Впрочем, образование молодежи на этот счет сейчас в задачи Форратьера не входило.
— Вовсе нет, — усмехнулся Байерли. — Я хочу тебя самостоятельно прокатить. Доверишься моим водительским навыкам?
— Ну... рискну, — усмехнулся в ответ Сатис. — Так или иначе, мне придется тебе довериться.
Он изо всех сил хотел казаться крутым и опытным. Такие дела.
Водитель вышел — Форратьер с самого начала заказывал машину без водителя, а не такси — и Байерли уселся на переднее сиденье, избавившись, таким образом, от необходимости всю поездку изображать жгучий интерес к этому сексапильному юнцу. Нет, не то чтобы интереса совсем не было — но черт возьми, при всем своем обаянии младший лорд разжигал скорее раздражение, чем страсть. Он бы еще жвачку жевал и лопал пузыри.
Перед тем, как они тронулись, Форратьеру показалось, что через легкомысленно открытое окно до него донеслось:
и заперто внутри — и нет запрета - есть глубина, прозрачная до звона - нет, высота! — и этой высоты не стоили все церкви Авиньона.
Интересно, что такое Авиньон?.. Вроде бы знаменитый парк развлечений на Земле. Тогда при чем тут церкви?
Все равно — какую песню испортил! Дурак.
*
Городская резиденция Форталмана была не самым помпезным и не самым узнаваемым зданием в столице — но ничем иным, кроме воздействия тестостерона, Байерли не мог объяснить, что Сатис почти до самого конца не догадался, куда они едут. Правда, он всю дорогу развлекал юного лорда ироничной болтовней, издеваясь над встречными водителями, прохожими, полицейскими на углах и всем белым светом — но неужели тот и впрямь не узнал окрестности родного дома?..
Или полагал, что они направляются к Байерли, городская квартира которого не так уж далеко: Форбарр-Султана — небольшой город по галактическим меркам, а центр и вовсе невелик?.. Может быть.
Так или иначе, Сатис начал возмущаться, только когда они подъехали к воротам, и с Байерли по автомобильному кому связалась служба охраны.
— Что мы тут забыли, Форратьер?! — капризно вопросил лордик, так, что его совершенно точно было слышно на другом конце.
— Байерли Форратьер, везу домой вашего блудного сына, — легкомысленно бросил Байерли в комм, и отключился. Потом обернулся к Сатису: уж в гараж-то автоматика на посту управления машину заведет самостоятельно.
— Я подумал, что не дело это — клеить прекрасного незнакомца на первом свидании, — спокойно сообщил Форратьер. — Да и Уложения об общественном порядке округа Форбарра не поощряют... хммм... свидания с молодыми людьми, не достигшими двадцати одного года. Я чту уложения.
— Это смешно, черт побери!
— Тогда почему бы вам не посмеяться, лорд Сатис? — дружелюбно предложил Байерли.
— С какой стати?! Ты не просто извращенец, Байерли — ты... — он прибавил несколько эпитетов, не вполне печатных.
— С той стати, — Байерли сделал вид, что не заметил второй половины его реплики, — что чем раньше начнешь смеяться над собой, тем меньше поводов это делать дашь окружающим. Ну что ж, Форталман — выходите.
Байерли наполовину ожидал, что юноша скорчится на заднем сиденье и заявит «Не выйду!» Нет. Не настолько он был инфантилен. Но пнуть крыло машины по выходу он не постеснялся.
Байерли кисло улыбнулся. Все-таки что-то неладное творится с форской молодежью. Нет, сам он считал обязательную службу в армии вопиющим насилием над свободной личностью — но ей же ей, иным господам вправить мозги может только тупое солдафонство.
Коммуникатор автомобиля снова зажегся. На крошечном серо-зеленом экране возникла уже не физиономия начальника поста у ворот, а лицо женщины средних лет — гладко причесанная, косметики нет или почти нет — на таком экране не разберешь, воротник платья под горло, на нем пришпилена брошь-коммуникатор (а может быть, и органайзер). Экономка, по всей видимости.
— Господин Байерли Форратьер? — спросила она довольно приятным тоном вежливой служащей.
— Он самый, — ответил Байерли. — По крайней мере, так говорят.
Женщина не прореагировала на его фиглярство.
— Благодарю вас за оказанную любезность, — проговорила она. — Я экономка графа Форталмана и личный секретарь лорда Сатиса, Тина Сорбу. Могу ли я предложить вам чашечку чая или кофе в качестве компенсации за ваши неудобства?
Держалась она не совсем так, как экономка — впрочем, этот новый тип экономок с двумя-тремя высшими образованиями Байерли давно заприметил в аристократических домах, хотя сам слуг и не держал. А вот личный секретарь... для Сатиса? Что-то непохоже, что он занимается делами, способными оправдать наличие секретаря. Уж не является ли «секретарь» эвфемизмом для «опекун» или даже «конвоир» — для непутевого-то сыночка? Правда, обычно подобные деликатные задания поручают мужчинам, но если граф Форталман не строит иллюзий относительно наклонностей Сатиса, то ясно, почему наняли женщину. Это становится интересным.
Интересно, о чем она хочет его порасспросить?
Байерли ответил согласием и вышел из машины, насвистывая.
*
...А дальше все было не так.
Он не знал, как должно было быть. Но ощущение нереальности - то ли кошмара, то ли сказки - ударило его с первой минуты, как она открыла дверь. Он стоял рядом с Сатисом, нагнав его на пороге гостиной, и уже успел выдать ему прочувствованную тираду: "Как?! Даже чая не пригласишь выпить? Я ведь, как-никак, потратил личное время, чтобы довезти тебя до дома, даже ушел с такой многообещающий вечеринки... Этот Дан — интереснейший экземпляр, тебе не кажется?"
А потом она открыла дверь и сказала:
— Лорд Сатис, как я рада, что вы вернулись! Господин Форратьер, прошу вас, проходите, чай уже на столе.
Она была в брюках — это Форратьер заметил сразу и этому же немедленно поразился. Но не комаррианка: типично барраярское имя и что-то эдакое во взгляде, в выражении лица говорило об этом сразу. Да и стала бы комаррианка работать в доме фора на положении прислуги — пусть даже высококвалифицированной и ценимой?
Ее темные волосы отливали рыжим — он не мог понять, краска это или естественный цвет. Ее темные, чуть тронутые усталостью глаза казались непроницаемыми, пухлый рот с уже наметившимися мимическими морщинками, вежливо улыбался, показывая ямочку на левой щеке. Ничего особенного в ней не было. Даже какая фигура, не слишком-то разобрать: брюки широкие, блуза с высоким воротом и длинными рукавами не приталена.
Байерли решил, что мисс Сорбу не слишком худа, что грудь у нее удовлетворительного размера, а запястья и пальцы просто красивы. Она взяла чашечку с чаем, поднесла к губам — и вежливо сказала что-то необязательное. Даже это было странно — как будто в мире до нее никто ничего не делал и не говорил.
Байерли смотрел на нее, и не мог ничего ни решить, ни подумать, ни сделать. Все пропало. Все было неважно.
Он даже не думал о том, как это глупо — в его-то возрасте. И не думал о том, как странен объект: какая-то дама за тридцать, не форесса, не при деньгах, без особого очарования, даже не веселая — говорит как по писаному, ни разу не пошутила...
И он умудрялся оставаться собой, говорил довольно зло, пару раз болезненно намекнул на поведение Сатиса в «Олеандре» — мальчишка вспыхнул и чуть было на дуэль его не вызвал. Правильно, дерзай, малыш: почему-то эти юные идиоты считают, что любовь к мужчинам несовместима с мужественностью — и в результате частенько страдают или попадают в неприятности. Он насмотрелся.
Байерли превзошел самого себя, так он был легок и зол одновременно. Форратьер никогда не позволял себе подобного с незнакомыми людьми — но поймал себя на том, что довольно фривольно отзывается об Аллегре и его «миньонах», стоя у каминной полке в позе оратора, и немедленно закруглил речь.
Но что-то было не так, что-то жгло его, путало мысли — и он, наконец, сообразил, что. Она смотрела с одобрением.
Да, вот так. Она одобряла Байерли Форратьера — безденежного повесу и язвительного насмешника: человека, в жизни не сказавшего ни о ком доброго слова и не сделавшего ничего полезного... ну, или таковым он хотел выглядеть. Она улыбалась, и ее красивые руки без колец и перстней спокойно лежали на коленях — никаких нервических жестов.
*
Любовь с первого взгляда? С Байерли бывало, и не раз. Особенно в юности, лет двадцать назад, а то и больше. Ударит, возьмет в плен похуже цетагандийца и протащит по самому причудливому горному рельефу, прежде чем отпустит где-нибудь обессиленным. Он знал уже, что это чушь собачья. Иногда так случается: люди думают об одном, придет им что-то в голову, какая-то фантазия, и кажущееся сходство ударит мгновенной искрой. Уже думаешь, что это все, навсегда, приговор обжалованию не подлежит. Прикидываешь, как бы вывернуться, чуешь, как будешь идти по жизни спина к спине, прикрывая друг друга — а потом оказывается мираж, наваждение, как и не было ничего.
И все-таки он снова поймался. Снова.
А ведь он никогда не был таким уж казановой. То есть настоящим казановой, таким, который влюбляется в каждую женщину, встреченную ему на пути, и поэтому она отдается ему полностью (он подозревал: маленький лорд Форкосиган из таких, даром что калека). И не был тюфяком, как кузен Форпатрил, которого встреченные хищные красавицы просто передавали из рук в руки, устав от игрушки. Он всегда знал, чего хочет от своих пассий и чего не хочет в любом случае. И пассии тоже всегда это знали: ты мне — я тебе, равная игра, взаимные уступки, менуэт или кадриль. Шаг влево, шаг вправо, шаг вперед, меняемся партнерами, меняемся информацией, меняемся угрозами.
Тина — не вписывалась.
Совсем. Никак.
И в этом была ее нереальность. В это он никак не мог поверить.
*
— У меня два образования. Экономическое — наш местный колледж давал не такую уж плохую подготовку, с преподавателями повезло. Потом — психологический факультет в Форбарр-Султане. Я получила императорскую стипендию. Это было пять лет назад.
— А сейчас вам?..
— Тридцать два, — она почему-то смотрит наверх, на золотую листву клена, раскинувшего над ними ветви. — Байерли, вы никогда не слышали, что женщину о возрасте не спрашивают?
— Зачем повторять глупости? — пожимает плечами Форратьер. — По-вашему, только молодость стоит ценить?
— Молодость — понятие растяжимое... — отвечает Тина.
Желтая листва аллеи хрустит у них под ногами. Это странно: Байерли никогда еще не гулял в парке в одиннадцать утра. Во всяком случае, в сознательном возрасте: это время мамаш и гувернанток с колясками, время детишек на прогулке. Вокруг таких более чем достаточно, все до отвращения респектабельно.
Но Тина настояла. Перерыв между завтраком и ланчем, когда Сатиса все-таки удается спровадить ненадолго в университет — в иное время ей не отлучиться. Вечером она всегда должна быть дома, даже если Сатис сбегает с друзьями — на случай его возвращения.
Кроме, конечно, выходных. У нее один выходной в неделю, и время это несчастным образом совпадает с чрезвычайно важными в светской жизни «четвергами» в салоне леди Форлайкли.
— Вы долго учились.
— Поздно начала. Сначала я работала компаньонкой у одной форессы: она хорошо платила, за пару лет я скопила на учебу. Но задержалась дольше.
— Вздорная старая леди пригрозила вам сжечь лицо плойкой? — усмехнулся Байерли.
— Нет. Она действительно была вздорная, никто с ней не уживался... что бы она делала, если бы я ее бросила? Я занималась самообразованием, думала сэкономить время в колледже.
— Сэкономили?
— В экономике — да. Потом увлеклась психологией. Вы должны понимать, Байерли, как это увлекательно. Вы же коллекционируете людей.
— Как вы догадались?
Она улыбается — в первый раз улыбается ему. Солнце кладет желтые пятна на ее консервативную шляпку и легкую куртку в комаррском стиле.
— Для этого не нужно быть доктором наук. Вы любите делать обобщения, но еще больше любите подмечать странности — это выдает коллекционера. А объект вашей охоты... так что же еще вы бы могли коллекционировать с вашим образом жизни?
— Что я вижу? — Байерли поднял брови. — Небо упало на землю? Консервативная образованная леди говорит о моем образе жизни с одобрением?
— Я не леди. И почему я должна не одобрять что-то в вас? — она чуть хмурит брови, не принимая шутки. Байерли знает, что чувство юмора у нее есть — или ему хочется так думать. Просто у нее такой способ борьбы с его ехидством. Действенный.
— Как! — восклицает он, прижимая руки к груди. — Вы раните меня в самое сердце. Я-то думал, у меня самая паршивая репутация в этой деревне. Неужели вы не находите меня отвратительным бездельником и повесой?
— Я нахожу вас интересным собеседником, — она смотрит ему в глаза. — Зачем мне вас судить?
В этот момент Байерли особенно остро понимает, что он тоже нравится ей. Может быть, не до сумасбродства — да способна ли эта выдержанная, спокойная женщина вообще сходить по чему-то или кому-то с ума? — но, определенно, нравится.
— Тогда вы не заклеймите меня развратником, если я предложу угостить вас чем-нибудь? — спрашивает он ее. — Как насчет сока?
— Сок... Сок... я, пожалуй, подумаю — а вдруг это приведет к нежелательным сплетням? — серьезно говорит Тина, но глаза улыбаются. — Мне бы не хотелось потерять свою работу...
Это новое ощущение. Раньше не было так, чтобы он встречался с кем-то из недели в неделю, и даже не коснулся бы руки этого кого-то — а только ловил бы искру одобрения в глубоких черных глазах.
*
— ...Я, конечно, не могу обсуждать медицинские подробности, — задумчиво объясняет Тина, глядя себе под ноги, на уже облетевшие коричневые и серые листья. — Но ведь дело не в каком-то психозе или даже не во внутренней испорченности. Вседозволенность на фоне родительского пренебрежения — это, конечно, плохо. Но хуже другое... это такой возраст... Вот как вы думаете, как коллекционер людей — какие средства управлениями нами существуют?
День снова солнечный, но уже гораздо холоднее, а на шее у Тины теплый вязаный шарф — сама связала. Правда, готовить она не умеет, зато неплохо смешивает алкогольные коктейли и средства от похмелья. Последнее — необходимость при работе с трудными форскими подростками.
Так она и работала после университета: с трудными подростками из богатых семей. Дело довольно прибыльное, но быстрого обогащения не сулящее. И тяжелое.
— Деньги, власть, секс... — пожимает плечами Байерли. — Ну, может быть, еще что-то. Редкие пороки, например.
— Еще смысл жизни, — говорит Тина. — Вы не представляете, Бай, как сильно эти молодые люди — и часто многие даже старше — просто не знают, куда себя деть. Во что только ни ударяются, лишь бы не остаться наедине со страхом! Раньше как-то все-таки была честь рода, преемственность, вера в души предков... Сейчас — кто-то ударяется в религию, кто-то в загулы.
— Загулы были всегда, — усмехается Байерли.
— Да, конечно, — соглашается Тина. — Я немного о другом. Очень часто этим детям нужно просто дать понять, что они кому-то небезразличны. Что мир вовсе не закрывает на них глаза; что нужно просто понять, какой вопрос для тебя главный, а ответ на него все-таки есть, и это не сорок два...
— Что? — переспрашивает Байерли.
— Простите, старый эпос. Еще с Земли, докосмический.
— А, ну ладно. И вы, значит, служите не столько психологом, сколько духовным наставником? Убеждаете юного Сатиса: «Не надо позорить отца и приставать ко взрослым дядям, лучше духовно расти и искать свою истинную любовь»?..
Тина, как всегда, не ведется на насмешку.
— Может быть, — говорит она. — Почти, — и смотрит ему в глаза. — Где-то как-то. А вы что делаете в жизни, Байерли Форратьер? В чем вы убеждаете других — и себя самого? Что вы ищете?
Они проходят мимо задремавшего на лавке человека: бледное лицо, запрокинутое к позднеосеннему солнцу, светлые волосы откинуты назад, руки в карманах явно сшитой у Мантлета, но потертой кожаной куртки, из-под воротника выбивается черное кружево жабо... «Неужели это Дан? — думает Байерли. — А я ведь не свел с ним знакомство. Подойти, заговорить....» Но мысль проходит — и он думает только, что ответить спутнице.
— Как-то не привык задумываться над этим, право слово, — смеется Байерли.
На самом деле он врет. Он знает, что он ищет.
и было Слово — и оно во мне; весь мир во мне — Господь, мне слишком мало! прошу тебя, оставь еще одну, вот эту, с беспокойными глазами...
«Рассказать кому — не поверят, — думает Форратьер, с удовольствием покупая у автомата две банки с горячим чаем. — А впрочем, и хорошо, что не поверят — плакала тогда моя репутация... А что?.. Я представляю себе разговорчики, когда наконец-то соберусь сделать ей предложение. Все поразятся. Да, нужно будет обязательно гнусным шантажом вынудить кузена Айвена захватить с собой диктофон и вывести господ столичных офицеров на разговор по этому поводу... «Этот чертов извращенец оказался гетеросексуалом!» — вот самое мягкое, что они скажут. Ах, ну да: и импотентом. Женился на экономке. Безденежной экономке. Это Форратьер-то. Впрочем, она может и не согласиться. Пускай она даже лучше не согласится. Это будет забавно: мне никогда не приходилось ухаживать за женщиной несколько лет кряду... Вдруг не надоест?»
Он и смеется над собой, чувствует себя трепетно счастливым — и боится спугнуть это счастье.
...растерянную, робкую, смешную, вот эту, под зеленым покрывалом, любой: печальной, плачущей, седой... и я иду, как будто под водой, и отвожу рукой глухие ветви, холодные подводные цветы...
— Тина, скажите, — спрашивает Байерли, вручая женщине жестянку с чаем. — Я совсем забыл у вас спросить: зачем вы пригласили меня, когда я тот первый раз приехал с Сатисом? Вы что-то от меня хотели?
— Да, я хотела увидеть, сможете ли вы положительно повлиять на него, — легко согласилась с обвинением в корыстности Тина. — Думала, вы его любовник. Но быстро поняла, что тут ничего не выйдет.
— Почему? — Байерли чувствовал себя одновременно и польщенным, и слегка пристыженным: странное ощущение.
— Ну потому что вы все время смотрели на мои брюки, — ответила она. — Очень сложно на кого-то повлиять в подобном положении, не так ли?
*
А поэт дремал на скамейке, и ему снилось осеннее солнце в очищенном от листвы небе.