|
 Если вам понравилось, пожалуйста, оставьте отзыв - порадуйте автора. |
Графа избегать трудно, но возможно.
В коридорах Имперского Госпиталя сейчас оживленно, даже сильней, чем обычно, потому что здесь лечат от отравления солтоксином Регента с женой. Но Саймону эта толпа только на пользу: он призраком скользит по коридорам, и ничей взгляд на нем не задерживается. Он делает короткий доклад лорду Форкосигану о фактическом положении дел и сразу сбегает. Вина преследует его, пусть профессионализм и требует, чтобы он отставил прочь все эмоции во имя дела. Вина и горе, чьи голоса он заглушает работой, спасается в эту работу. Пускай сам преступник схвачен, но он может быть частью большего заговора, и СБ в состоянии превратить эту работу в бесконечную.
Он вгрызается в расследование без передышки, пока его не перехватывает капитан Негри: шеф орет на него целый час подряд и заставляет взять выходной.
Целый день он спит, а когда не может дальше спать - бесцельно слоняется по городу. Ноги сами приносят его к усыпальнице почившего императора, и он решает принести Эзару возжигание. Это не смягчит вину, но это своего рода усилие... личный долг, которым он пренебрегал, точнее, которого избегал слишком долго.
Но, подойдя, он обнаруживает, что здесь не один. Коричневый с серебром мундир при же первом взгляде заставляет его инстинктивно отпрянуть, затаиться в тени.
В руках графа Форкосигана нет жаровни, они вообще пусты. Он стоит, оцепенело выпрямившись, стиснув кулаки, и если бы Саймон осмелился на предположение, он бы сказал, что граф сейчас в гневе.
Затем, без всякого торжества и фанфар, граф вполголоса декламирует свою присягу и разворачивается, чтобы уйти. Оруженосцы выстраиваются за его спиной. Широким шагом он выходит, не замечая Иллиана - они разминулись, как корабли в ночном море.
*
Когда граф приходит в госпиталь, дежурный СБшник вызывает лично Саймона. Трус, думает Саймон, пока заалкивает подальше собственные мрачные предчувствия, спускаясь к выходу из здания. Регент так и не отозвал свой приказ не подпускать его отца к маточному репликатору, и офицеры СБ прекрасно умеют исполнять букву распоряжения. Легко предположить, что граф сейчас в гневе, и Саймон предпочел бы, чтобы неприятная обязанность разговаривать с ним легла на кого-то другого.
- Сэр, - здоровается он, подходя. Граф резко поворачивается, и Саймон ощущает, как гнев старика пригибает его к земле всем весом. Но он укрепляет свою решимость и даже не вздрагивает.
- Ты! - шипит граф. - Глава безопасности лорда Регента. – В этих словах столько презрения, что они сами по себе звучат оскорблением. - Или мне следует сказать, ты – тот, на чьей совести все это… фиаско?
Саймон склоняет голову.
- Чем мы можем быть вам полезными, милорд?
- Ты прекрасно знаешь, чем, черт побери! - кричит граф. - Я требую, чтобы мне позволили войти!
- Приказ лорда регента ясен и однозначен, - отвечает Саймон, и в его голосе сталь. - Никаких исключений. - Один из охранников кладет руку на кобуру с парализатором на поясе, и Саймон делает ему незаметный знак отойти. Пусть лорд Форкосиган дал разрешение применять силу, но Саймон не дойдет до того, чтобы так опозорить его Дом.
Свирепый взгляд графа проходится по нему с головы до пят.
- Это твои ошибки и некомпетентность, в первую очередь, привели к такому положению дел. У тебя есть хоть какое-то представление о чести, мальчишка? Да ты сейчас должен из кожи вон лезть, чтобы исправить тобой же содеянное!
Удар приходится почти в цель, и Саймону стоит усилий справиться с лицом. Его люди беспокойно переминаются с ноги на ногу, и он говорит себе: здесь я не вправе ни потерпеть неудачу, ни отступить. Возражения сами рвутся у него из горла, возражения и яростное отрицание, но как он может убедить кого-то в том, что вины на нем нет, если не в состоянии убедить даже себя самого?
- Позвольте, сэр, мы вызовем вашу машину, и вы вернетесь обратно в Форкосиган-Сюрло. - Где графу и положено сейчас находится, подальше от всего этого. - Час уже поздний.
- Не играй со мной в игры, парень! - рявкает граф, наступая на него. - Если ты не даешь мне уничтожить этого уродца, то приказываю тебе подняться туда и сделать это самому!
- Сэр, - начинает было Саймон, но решает, что здравый смысл здесь не помощник. Он делает знак своим людям, чтобы они оттеснили графа от здания. Граф орет на них, выражаясь все в том же духе. Охранники смыкаются вокруг него, как вода вокруг утеса, а он стоит на месте, стиснув зубы.
Когда он, наконец, уходит, в его взгляде горят обвинение и ненависть.
*
День, когда Майлза Нейсмита Форкосигана достают из репликатора, оказывается бесконечно долгим. Саймон смотрит на плоды своей ошибки до тех пор, пока в силах выносить это зрелище, а затем, извинившись, сбегает из лаборатории со всем достоинством, какое только может собрать.
Больше нет Негри, чтобы наорать на него за то, что он слишком заработался, и приказать ему уйти. Но он все равно это делает, осознав, что его мысли сейчас путаются, а соображение отказывает – сейчас от него мало пользы. Доклады поступают один за другим: все в безопасности, всё в наличии, сосчитано, все территории по охраной, никаких катастроф, кризисов... и он вздыхает, одновременно с облегчением и досадой.
Он визирует рапорты и уходит. Не со службы – этого он в принципе не может, потому что служба шефа Имперской СБ длится круглые сутки.
Саймон отключает комм и оглядывается, и лишь тогда понимает, что ноги-предатели машинально завели его в ту часть дворца, где он не был слишком давно. Он медлит, разрываясь между порывом сбежать и желанием остаться, и в конце концов застывает на месте, не в силах двинуться.
Он в императорском крыле. Это то, что осталось от покоев Эзара после дворцового пожара во время мятежа Фордариана. Императорские комнаты постарались сохранить и законсервировать - как наследство и останки прошлой эпохи - и Грегор не переехал в них, хотя он вряд ли сам этого хотел. Саймон оглядывается, и ностальгия угрожает комом забить ему горло. Вот стол, за которым Эзар обычно писал, и пара кресел, где они сидели как-то вечером...
"Они". Когда-то можно было говорить "они" – в той степени, насколько это было вообще возможно, учитывая неравенство их положения. Давно, целую жизнь назад, прежде чем император прогнал его от себя.
Саймон делает шаг вперед, чувствуя себя незваным гостем в месте, которое было для него когда-то... если не домом, то чем-то привычным и знакомым. "Ваше величество", думает он, и эта пара слов влечет за собой так много, что чуть не перехлестывает старательно им воздвигнутые ментальные барьеры. Еще шаг, нога скользит по мягкому ковру - он до сих пор помнит, как тот ощущается под босыми ступнями - и тут его останавливает голос.
- Ты что здесь делаешь?
Застигнутый врасплох, он разворачивается, схватившись за парализатор - и роняет руку, точно обжегся.
В свете ламп - приглушенном, какой всегда предпочитал Эзар - коричневая ткань мундира графа Форкосигана выглядит почти черной.
- Ты… - цедит граф, и из этого слова сочится отвращение, как кровь из ссадины. - Что, торжествуешь? А я думал, ты сейчас празднуешь вместе с моим никчемным сыном и его отпрыском-мутантом.
- Майлз не мутант, - отвечает Саймон машинально, не успев подумать.
- Какая разница? - огрызается граф. – Да ты погляди на это создание! Погляди - как оно может когда-нибудь стать графом Форкосиганом? - В два шага он пересекает комнату, и Саймон оказывается себя лицом к лицу с отставным генералом. - Ты должен был мне позволить убить его еще тогда!
- Нет, - отвечает Саймон просто. Сегодня вечером он устал от споров, устал от всего. Не он принимал это решение – и граф это знает, и он сам, и нет смысла больше что-то доказывать.
- "Нет"! - передразнивает его граф. - Вы только послушайте. Какой-то мальчишка отваживается мне тут приказывать. Изображает из себя шефа Имперской СБ. Что бы на это сказал Негри, а? А Эзар?
Эти слова жалят сильнее, чем должны бы – такое это место и время. Саймон знает, что он сейчас не в лучшей форме, что ему надо отступить, собрать силы, к чертовой матери сбежать, прежде чем он ляпнет какую-либо глупость. И все равно он ее произносит:
- Могу я спросить, что привело сюда вас?
Граф молчит, его лицо меняется. Гнев тает, уступая место льду, и через мгновение Саймон уже раскаивается, что вообще спросил.
- Ты взял на себя слишком много смелости, - мрачно роняет граф, - чтобы указывать мне, куда мне ходить во дворце. Власть, которую дал тебе мой сын, хоть он и регент, так далеко не простирается.
Осознание - как молния с ясного неба. Дело не в нем самом, даже не в лорде Форкосигане и не в Майлзе. Что-то в самой ситуации цепляет его инстинкты аналитика – это лишь подозрение, интуиция, но на мгновение перед глазами всплывает картинка бурлящего потока, который разбивается об утес. Здесь что-то гораздо более древнее. В памяти вспыхивает сцена в усыпальнице, смазанная серым дождем.
- Эзар, - выдыхает он в миг беспечного озарения, и ему остается лишь доля секунды раскаяться в том, что он не сдержал язык, потому что его хватают за ворот и вмазывают в стену. В этих руках все еще хватает силы - Форкосиганы живучи и выносливы, как их горы.
Время, потребное на один вздох. Перед глазами проносится десяток способов высвободиться - и большая часть из них сопряжена с серьезной травмой нападавшему. Саймон сжимает кулаки так крепко, что ногти впиваются в ладони, и вжимает их в стену. Его трясет от усилий сдержать свои инстинкты, которые требуют от него драться.
- Ты посмел!.. - произносит граф, в его глазах ярость, и интуитивная догадка Саймона расцветает явным доказательством.
Слова, произнесенные шепотом, фразы, вырванные из контекста – их хранит чип, и тихий голос покойного императора звучит сейчас в памяти Саймона шуршанием страниц древней книги. Тогда он не понял этих слов, но молча записал в ожидании дня, когда найдет ключ к этой загадке - если вообще когда-нибудь найдет.
Эзар упоминал другого, того, кто был у него прежде. Шепот сожаления, в редкие мгновения слабости. Ностальгия; когда Эзар внезапно отвлекался, смотрел мимо Саймона в прошлое, когда того еще на свете не было. Он ничего не говорил о боли или разбитом сердце - император Барраяра выше таких вещей, даже в самые приватные минуты - но в его голосе был подтекст, который доверенный аналитик способен прочесть.
Кусочки сложились в мозаику; ключ повернулся; ларец открылся.
- Он говорил про вас, - произносит Саймон, и потрясение выдает графа, а его хватка соскальзывает. Саймон втягивает воздух, но не двигается с места, даже когда жесткие пальцы упираются ему в гортань, готовые раздавить.
- Он... - Граф смотрит на него в упор смертоносным взглядом хищного зверя. - Такому как ты? Вряд ли.
- Не дословно. Он никогда не упоминал вашего имени. Но так ничего и не забыл.
- Тебе...- голос графа падает до тихого рычания. - Тебе! Я так и подозревал. Тебя называли сторожевым псом императора. А правильней было бы назвать его игрушкой.
Саймон пожимает плечами с легкостью человека, давно свыкшегося со свой ролью. Пусть эти воспоминания долго лежали под спудом, нетронутыми, и все равно они как нож, который поворачивается в ране, и эта рана - он понимает - никогда не заживет до конца.
Вселенная вокруг накреняется, как корабль, который настигла волна в открытом море. Саймон знает, что стоит ему закрыть глаза, и его утащит под эти волны. Воспоминания искушают: пальцы в его волосах, тихий голос, рука, собственнически обнимающая его за плечи за мгновение до того, как он соскользнет в сон. И тот раз, как он проснулся посреди ночи и обнаружил, что лежит в кровати один, а темный силуэт императора виднеется у окна. Он помнит, как окликнул: "Вам лучше отойти от окна, сэр" - СБшная паранойя не давала ему забыть о мерах безопасности даже тогда, когда он был не на дежурстве – и услышал в ответ: "Кончай ворчать, Саймон". Чип воспроизводит эти слова с совершенной ясностью, а сердце помнит, как его окатило теплом, когда сквозь раздражение в этом голосе он расслышал нотки дружеской фамильярности.
Саймон прикусывает губу, и боль заставляет мир вокруг снова собраться в фокус. Граф крепко встряхивает его, потом выпускает и принимается вышагивать по комнате. Он не шевелится - гнев, исходящий от старого генерала, словно пришпилил его к месту.
- Ну, - произносит граф, разворачиваясь так резко, что Саймон чуть не подпрыгивает на месте, - так что он наговорил про меня? Рассказывал ли, сколько в моем характере изъянов, пока вколачивал тебя в матрац? Выражал ли недовольство моими чудовищными деяниями, чтобы уверить тебя, что ты занял мое место не только в его постели, но и в сердце? - Он подходит на шаг ближе, его движения дерганые и рваные, и Саймон заставляет себя не глядеть на кинжал у графа на поясе.
- Если его сердце кому-то принадлежало, то точно не мне, - отвечает Саймон тихо, испытывая при этом признании лишь тупую боль. В его памяти свежо, какой сильной эта боль была когда-то. - Он говорил о том, что надо уметь отпускать. О важности кровной линии, столь чтимой, как Форбарры, и о том, как важно ее сохранить. Он говорил - и не раз - о цене жертвоприношения.
Саймон зримо видит, какие из слов попали в цель. Лицо графа перекошено от гнева и боли давней потери. Саймон, конечно же, не видел, что некогда случилось между ними двоими, но все понимает и так; то, насколько Эзар был безжалостен, он знает прекрасно. Не один год прошел с тех пор, как тот выставил его, сопроводив это словами, точными, как удар в сердце, и он подозревает, что ему досталась лишь доля того, что некогда стряслось между императором и графом Форкосиганом.
Явно кое-что из этих мыслей проступает у него на лице, потому что граф издевательски смеется.
- Что, и ты, капитан? Разве мы не все, в конце концов, оказались его игрушками, верными марионетками-вассалами, которые пляшут под его дудку? - Горечь в голосе графа такова, что голос вот-вот надломится и разлетится вдребезги.
Саймон переводит дыхание и вспоминает о том, каким отстраненным бывал взгляд Эзара даже в самые интимные моменты.
- Не совсем, - отрезает он лаконично и вдруг понимает, что в этой комнате испытывает ревность не только граф. «Идиот», мысленно ругает он себя. «Ты не тот влюбленный мальчишка, каким был когда-то. Приходи в себя».
Граф глядит на него снова, на этот раз оценивающе.
- Сохранить кровную линию, так он сказал? - Он фыркает. - Несомненно, он доверил эту обязанность тебе, когда назначил тебя к моему сыну. И скажи мне теперь, во что превратилась его кровь, его род?
Да отпустишь ты мое сердце когда-нибудь, мысленно морщится Саймон.
- Его род продолжается.
- Но в каком виде! - кричит граф. - Однажды это создание будет стоять перед твоими новым императором, как я некогда стоял перед моим, и... что тогда?
Сейчас Саймон сам полон сомнений, сам спрашивает себя, может и вправду все пропало? Может, он провалил последнюю обязанность, возложенную на него Эзаром, и спасти ничего нельзя? Нож снова погружен в рану в его груди, и ему приходится прилагать усилие, чтобы ноги не подогнулись. Это нападение отлично обдуманно, подсказывает самая трезвая часть его рассудка. Рассчитанный удар по твоим слабостям - и ты будешь идиотом, если их обнаружишь перед графом.
«Это не я был мишенью для удара», понимает Саймон вдруг. Граф ударил его в попытке уязвить тень мертвеца, ударил со всей силой своего горя. Такое горе не смягчить, оно рождено из многолетней - пережившей не одно десятилетие - любви и верности.
Он втягивает воздух. Собирается с силами. И парирует:
- Тогда Грегор получит преимущество бесконечной верности - и любви - нового Форкосигана.
Граф таращится на него.
- Да неужели? У него на это хватит сил?
Саймон встречает этот взгляд, не склоняя головы.
- Сила дома Форкосиганов проистекает из их сердец, а не крепости мышц.
Пауза, время застывает. Они замирают, как два фехтовальщика, скрестив клинки, выискивая в противнике слабость, брешь для атаки. Затем... к его удивлению, граф отворачивается первым.
- Ох, Эзар, - говорит он так тихо, что Саймон не знает, предназначено ли это вообще для его ушей. - Ты всегда замечательно умел привлекать к себе людей. Как мотыльков к огню. Вот кем были мы все.
Мотыльки, летящие на огонь, молча соглашается с ним Саймон, вспоминая, как его мир сгорел дотла. Сгорел дотла, но... сейчас он это понимает – воспоминания остались. То, что он воспринял как ссылку, было способом Эзара освободить его, перевести на орбиту более стабильной звезды, которая даст ему свет и жизнь, вытекавшие из него, словно кровь, у смертного ложа императора. «Цена жертвоприношения», всплывают слова в совершенной памяти чипа, и в первый раз Саймон думает, что Эзар, возможно, говорил не только про графа Форкосигана.
- Иди, - приказывает ему граф, не оборачиваясь. - Возвращайся к своим делам, к тому немногому, что еще можешь спасти.
- Сэр, - отзывается Саймон. На мгновение ему хочется, чтобы он мог сейчас сказать большее, хоть чем-нибудь заполнить пропасть между ними. Но когда он останавливается в дверях и оборачивается, он успевает заметить задумчивый взгляд на лице графа Форкосигана. Наверное, на сегодня сказано уже достаточно. Из раны сперва должна выйти кровь, и лишь потом она заживает.
Когда он выходит из комнаты, то шаг его легок, каким не был уже давно.