Дневник Эйрела Форкосигана. Автор: aral-vorkosigan.livejournal.com Рейтинг: Слэш, PG. Перевод: Жоржетта

Если вам понравилось, пожалуйста, оставьте отзыв - порадуйте автора.

"Золотая парча" (оригинал на http://aral-vorkosigan.livejournal.com/6756.html)

*

Эйрел резко проснулся ото сна. Он задремал на обитой золотой парчой кушетке в императорской приемной - здесь он ждал, готовый откликнуться на вызов Эзара, едва это потребуется; но, поскольку он сейчас не стоял в карауле, не было ничего постыдного в том, что он уснул. Император был болен, за ним приглядывал врач. Болезнь не была чем-то опасным - да, она пришлась некстати и удовольствия больному не доставляла, но вряд ли должна была затянуться дольше, чем на неделю. От Эйрела всего лишь требовалось явиться, если император его вызовет. Задача по силам любому слуге, но Эзар потребовал, чтобы возле него дежурил человек, к которому он расположен и которому доверяет, словно родне. Впрочем, среди его родни некогда был и Юрий Безумный; это просто чудо, что Эзар до сих пор доверяет хоть кому-то.

Широко раскрытыми глазами Эйрел уставился в причудливо украшенный барочный потолок. Только что ему снова приснилась Рене. Рене и Джес. Когда же это кончится? Или ему всегда предстоит жить былыми днями, оставаться вечно преследуемым братом и сестрой Форратьерами, такими похожими друг на друга, так невозможно им любимыми? В его снах они сливались в одно: нечто единое, переменчивое, ускользающее. Любимое, прекрасное, опасное, непостижимое. Порой ему снилось, что это одно двуполое создание, одновременно его жена и брат по оружию. Порой их становилось двое, как было в реальности, но они менялись ролями: Джес становился его насмешливой супругой, Рене - его собратом по клинку. Похожие лица, похожие голоса, одно и то же изобретательное воображение и прохладные пальцы. Они были одним существом - упрямым, сексуальным, умным, самоуверенным.

Рене умерла, а Джес теперь недосягаем. Но во сне он забывал об этом.

Он поднялся и прошел к открытому окну. Ложась вздремнуть, он снял китель, портупею и сапоги, но совсем раздеваться не стал. Из окон императорской приемной открывался прекрасный вид на серебристую дорожку на воде и залитые лунным светом камни, крыши и деревья. Ветер нес запахи сада: здесь зеленые земные деревья заступили на место исконной растительности Барраяра, черной и пурпурной, и сад был воистину прекрасен. Такой свежий весенний воздух...

Интересно, где сейчас Джес и с кем. И какого рода счастье он способен найти в своем вечном поиске острых ощущений и своей холодной злости? Может ли простое возбуждение стать для него заменой любви? Чего он ищет - в объятиях женщин ли, мужчин ли? Эйрел криво улыбнулся и подумал, что ничто не способно сравниться с той потрясающей радостью, что они с Джесом некогда дарили друг другу. Увы, это было так давно, что сейчас то счастье казалось лишь фантазией.

Но, возможно, для Джеса это счастье - не такая уж ценность. Или ему вовсе не пришлось выбирать. Возможно, его вело непреодолимое принуждение, зов его дурной форратьерской крови, зло, таящееся в самой его сердцевине. Или случайный выверт его человеческой природы, наделивший беспокойную душу Джеса неутолимой жаждой, которую он пытался заглушить чужой кровью и страданиями. Неразумно - но не глупее, чем просыпаться от бесконечных снов о мужчине, которого никогда не сможешь коснуться...

И сон, и мысли заставили его невольно возбудиться, но вряд ли порядочный человек будет заниматься самоудовлетворением в императорском присутствии.

Эйрел подошел к открытой двери в спальню, прислушался к дыханию старика. Затрудненное, но ровное. Эйрел - не доктор, но он достаточно повидал больных на своем веку и подозревал, что уже завтра император будет хриплым голосом выкрикивать один приказ за другим со всей своей неуемной энергией.

"Добрых снов, мой король", - пробормотал Эйрел и вернулся в приемную, к своим мыслям и к призракам своей памяти.

"Сожаление" (оригинал на http://aral-vorkosigan.livejournal.com/5735.html)

*

Я мог бы любить Джеса Форратьера, крепко и вечно, если бы не страх в глазах его слуги.

Сперва я этого не понимал. Моя первоначальная, беззрассудная влюбленность в Джеса остыла далеко не сразу: он был блестящим, умным, красивым, храбрым - из него мог бы выйти просто образцовый солдат. Но постепенно ощущение родства наших душ испарилось. Нам нравились разные книги, мы дружили с разными людьми, и женщины нас привлекали тоже разные.

При обычном стечении обстоятельств это было бы не важно. Но возможности жить вместе у нас не было - не на Барраяре и не в те годы. До определенных пределов меня защищали мой титул и связи, никто не хотел опозорить сына Петра Форкосигана, да еще которому посчастливилось быть в фаворе у императора. Это было рискованно. Между тем, императорская служба отнимала у меня столько времени, что на Джеса мне оставалось совсем немного драгоценных часов, и это время мы целиком посвящали сексу. Джесс был бесстыден и ненасытен. Впрочем, как и я. Несколько дней, а то и недели, подряд, мы могли видеться только на людях, в официальной обстановке, поэтому к той минуте, когда наконец оставались наедине, то воображение, и гормоны заставляли нас сходить с ума от желания.

У Джеса было изумительно живое воображение. Кое-что из его фантазий было покруче, чем все, что мне случалось узнать за всю мою жизнь после - и на первых порах это было восхитительно. На службе мне хватало командования и поджчинения, в той или иной форме, и мне это не казалось особо интересным, пока Джес не соблазнил меня на подобные игры. Тогда это меня захватило.

Но лишь до тех пор, пока он не зашел слишком далеко. Он начал рассказывать мне одну свою фантазий - про изнасилование женщин и такие способы причинить им боль, о каких мне и думать не хотелось, не только говорить. Обескураженный, я отшатнулся, с трудом веря, что слышу подобное от Джеса. Я знал, что военные часто бывают грубы и бесчувственны с женщинами, но это было уже не равнодушие, а, напротив, жаркая радость, которую Джес находил в мыслях о чужом унижении. Но чем больше этот рассказ возбуждал его, тем больше он ужасал меня. Тут Джес рассмеялся и сменил тему, сделав вид, что это бла просто шутка, вскоре заговорил о чем-то , для меня интересном.

После этого он осторожничал, делясь со мной своими мыслями на этот счет. Но сами мысли никуда не исчезли - они были его частью, таящейся под поверхностью, скрытой под милой улыбкой и невинным взглядом. И этой его ошибки хватило, чтобы я начал замечать мелочи, так долго от меня ускользавшие: например, его грубость с подчиненными. Не жестокость, но хитрое коварство, заставлявшее людей его бояться на светских раутах и в обыденной жизни: он имел над ними власть.

Джеса восхищало, что его боятся. Люди отшатывались прежде, чем он их касался; они с опаской на него поглядывали, стараясь скрыть дрожь, потому что они знали, что он способен и хочет с ними сделать...

Я пытался понять, почему. И так и не нашел ответа. Чужой страх его возбуждал. И боль возбуждала. А его тайные фантазии были отнюдь не тем местом, где мне хотелось бы побывать.

Но даже тогда я мог найти ему оправдания. Что это реакция на давление, под которым мы оба находились. Что это временное и пройдет. Что это следствие генетического дефекта, близкородственного брака. Я мог бы сам себя обмануть, ведь любовь слепа и порой дурно влияет на наши страхи.

Но я не обманулся, и пропасть между нами все росла.

Наш роман оборвался одним вечером, когда он, блестя глазами, принялся рассказывать что-то про изнасилование и пытки молоденького слуги. Комната была ярко освещена, я разглядывал прекрасное возбужденное тело Джеса, глядел в его затуманенные похотью темные глаза, и вдруг осознал, что это уже не плод больного воображения. Это воспоминание. Где-то и как-то он уже вытворял подобные вещи с мальчишкой, не способным себя защитить.

Я встал и оделся, не в силах глядеть на него.

- Ты что, всерьез это принял? Это же игра, - удивился Джес.

- Это человек, и ему больно, - жестко ответил я.

Он попытался улестить меня, упросить остаться, но я оттолкнул его и вышел из спальни, не слушая слов.

В вестибюле навытяжку стоял денщик Джеса, который немедленно откозырял мне. Это был еще совсем подросток, но лицо выглядело странно старше его лет.

Неужели Джес его бьет? Или просто изводит, поочередно и бессистемно то хваля, то унижая? А, может, побои и запугивание делаются со временем все хуже? Есть ли у парня место, куда скрыться; властен ли он над собственной жизнью? И не уничтожит ли его Джес рано или поздно, пользуясь привилегиями своего офицерского звания и форской безнаказанностью?

Он ничего не произнес, и я ничего ему не сказал, да и сказать мне было нечего. Спасти его от Джеса я не мог, а если бы и мог, его место занял бы другой. Я был не в силах изменить мир.

Я только кивнул в ответ и вышел.

Пора было бежать и спасаться, пока Джес не использовал свою власть надо мной и не поглотил меня самого.

"Чудовища" (оригинал на http://aral-vorkosigan.livejournal.com/8221.html)

*

В моих ранних детских страхах не было ничего необычного: под кроватью или в платяном шкафу водились чудовища. Мама, мягкая, пахнувшая лавандой, утешала меня. А отец говорил, что солдат должен быть храбрым, и учил меня драться с чудовищами мечом и пистолетом. Если ты сильный, говорил он, никто тебя не достанет.

Поэтому я перестал пугаться воображаемых чудовищ и начал бояться реальных людей. Императора, моего кузена, и его солдат. Солдаты убивали людей, которые с ним были не согласны. А еще - и его родственников, и незнакомцев, и никогда нельзя было предсказать, кого убьют следующим, когда и за что.

Я убил Юрия Безумного своими руками и собственным оружием. Это было цареубийство. Я убил своего обезумевшего кузена... было ли это местью или актом милосердия? Точно не скажу, но смерть чудовища принесла мне облегчение.

Но его место потом заняли другие. Джес, которого я любил, пока мое сердце не разбилось. Люди, которых влекло насилие само по себе, за порождаемое им ощущение власти. Зачинатели войн, тираны, преследователи слабых и беспомощных.

Я был сыном своего отца. И я сражался с ними всеми. За императора Эзара, за мою покойную мать, за свою собственную совесть. Я сражался за все, во что верил, и так без конца, и против меня вставали все новые противники. Однажды я спросил Эзара: - Дядя, когда же это кончится?

- Никогда, и будет длиться до скончания времен, - ответил он, и пламя в его глазах придало мне сил.

Были и репрессии, и казни. Однажды в горах мы зачищали деревню мятежников. На каком-то из восточных островов, о котором я прежде даже не слыхивал, мы раскрыли и сокрушили заговор.

В день, уже глубоким вечером, я смотрелся в зеркало - полупьяный, вымотанный после секса, с гудящей головой - и гадал, вижу ли я там чудовище или героя.

И я до сих пор не знаю ответа.

"Ожидания" (оригинал на http://aral-vorkosigan.livejournal.com/7214.html)

*

Есть люди , которые боятся ждать хоть чего-то хорошего. Жди беды, говорят они, и никогда не разочаруешься.

Я думаю, это для них такой способ самозащиты.

Со мной бы он никогда не сработал: я был всегда жаден до лучшего, искал самые прекрасные и восхитительные вещи и события, какие только мог найти. Когда я был маленьким, то думал, что мир - это бесконечная цепь открытий, одно за другим, точно нескончаемый коридор, с бесчисленным множеством дверей, и каждая ведет к чудесам. За большинством дверей таилось что-то хорошее - игра, угощение, друг, нечто новое. Но порой они вели к смерти, насилию и ужасу, а иногда по ту сторону двери можно было потеряться и не найти дороги назад.

За свою жизнь я выучил, что долг требует проходить без единого колебания в двери, предстающие перед тобой.

Я научился быть осторожен, но так и не в силах противиться соблазну предвкушения.

Всякий раз, когда я встречаю юную, прекрасную женщину или мужчину с сексуальной улыбкой и полными любопытства глазами, мой разум ведет меня по цепи возможностей: флирт, дружба, соперничество, желание - и приводит в тот прекрасный миг, когда мы достигаем блаженства в объятиях друг друга: довольные, расслабившись разумом и телом.

Я никогда не могу отринуть надежду на лучшее, когда вижу горы, а у меня есть краски, холст и несколько часов, чтобы понять, чем эта гора отличается от любой другой на Барраяре.

Порой меня охватывает воодушевление, когда мы с императором спорим о политике: это вера, что мы сможем превратить Барраяр в более цивилизованное место, вернуть человечность в наши законы, искусство и установления.

И все же бывают такие минуты, когда я лежу на дне лодки, которая качается на волнах озера в Форкосиган-Сюрло, и счастлив от одного того, что не думаю о будущем: бесконечный мир, комфорт, движение, никаких решений, опасности или мыслей. Только волны и я сам.