|
"Планета эта мне не нравится. Претит все: и нецивилизованная земля, и причудливая смесь растительности: красноватой местной - не кровь, не алый отблеск рассвета, а какая-то глянцевая ржавчина - и земной. Кусты шиповника, растущие у подножия неведомого скрюченного дерева, бочкообразного, уродливого - и пятнающие землю под ним осыпавшиеся белые лепестки. Такое сочетание волнует душу, вызывает тоску.
Нет, я не люблю Барраяр. Вероятно потому, что мы здесь - захватчики. Возможно, я просто чувствую вину.
Особенно отвратительны аборигены - небритые, звероподобные, они укрываются в земных трещинах, как змеи, пользуются любой возможностью, чтобы укусить. Они необразованны. От них дурно пахнет. Они мало и скверно живут. Немного чести в том, чтобы лишить их крова, территорий, планеты.
Да и это нам никак не удается. "
Гем-капитан Даро Эстиф закрыл дневник - старомодный, бумажный, переплетенный в тисненую кожу и поставил его на полку. За окном офицерской казармы, за бетонным, оплетенным колючей проволокой забором, плавилось барраярское солнце. О доме напоминали лишь потрепанные книги - о, всего несколько штук! - пережившие все перелеты, да чайная пара на резной грушевой доске. Суточное дежурство завершилось и впереди ожидали ночь и день дурнотного отвращения, скуки и безделья. Двадцать лет войны, бессмысленной, никому не нужной - Барраяр, о Император, кому в здравом уме может понадобиться Барраяр! Из них три года Даро просидел тут, на базе, изредка вылетая на боевые задания.
Боевые, о Император. Бомбардировка горных ущелий. Карательные операции в трущобах. Барраярскую аристократию, как их там... форов, не отличишь от последнего рядового. Говорят, они пьют и едят со своим солдатами у общих костров.
Даро потрогал кончиками пальцев гладкую щеку, придвинул зеркало - официальный грим на лице подстерся, линии синих и красных завитков потеряли четкость. Он подумал, взял тампон из гигроткани и стер их окончательно. Без грима лицо его казалось усталым, слишком четкие черты, безучастный взгляд. Подумать только, что несколько лет назад гем-лейтенант Даро Эстиф блистал на приемах на Ро Кита. Где сейчас тот юноша, о котором его первый возлюбленный сочинил:
Анемоны глаз,
Губ пунцовых розы - манит все,
Чтобы в волос тенетах смоляных
Увязнуть насмерть."
С тех пор он приучился стричь тенета волос покороче, потому что в оккупированных городах можно было подхватить любую дрянь.
За окном тяжко загрохотало - садился грузовой флаер, неловко подрабатывая маневровыми двигателями и взревывая, похоже барахлили камеры сгорания. Практичные цетагандийские генералы вывозят из замков барраярской знати все ценное, что можно выгрести. У дикарей, как ни странно, тоже бывают хорошие художники и ювелиры. Потом военное руководство скроет добычу в мегабайтах отчетов и засекреченных папках.
Гем капитан Даро Эстиф тоже хранил тайну. Ну, какую тайну - так, секретик. Не менее, впрочем, постыдный.
***
Мальчишку он увидел зимой, в офицерском клубе, которых за время войны в Форкосиган-Вашнуе развелось немало. А что, надо же как-то жить. Гремела музыка, на сцене плясали размалеванные девки в серебряных перьях - у себя на родине он и не глянул бы на таких. Стандарты...быстро падают на войне.
Четверо гемов зажали свою жертву в отдельном кабинете, даже занавески не задвинули. Один держал за руки, другой за патлатые нестриженые волосы. Третий не спеша тыкал вставшим членом в сомкнутые губы, четвертый смотрел, время от времени отвлекаясь на танцорок. Мальчишка подвывал и мотал головой, зажмурившись. Из под склеенных ресниц текли слезы.
- Господа, не слишком ли вы жестоко развлекаетесь? - Даро подошел, прошелся взглядом по завиткам гем-грима на лицах. Трое ниже его рангом, четвертый, тот что сидит в кресле - равен.
- О, Император, а что еще делать в этой дыре, мой капитан? Здесь нельзя поухаживать за девицей, не опасаясь, что ее ублюдка потом не подкинут к нам же в штаб со свернутой шеей. Да открой рот, щенок, дьявол тебя побери! Вот же дикари...
- Отпустите, - Даро дернул углом рта. - Это приказ, гем-лейтенант.
Скучавший в кресле гем-капитан лениво глянул на него, потом демонстративно отвернулся к сцене. Он явно не хотел скандалить с сыном гем-генерала Эстифа, или просто был безнадежно пьян.
Даро умыл дрожавшего и всхлипывающего барраярца в туалете, помакал мордочкой в крошечную раковину. Потом ждал, пока того закончит выворачивать - бесстрастно, будто бы возился со щенком. Спустил воду.
- Как тебя зовут? - спросил он. - Сколько тебе лет? Что, не понимаешь?
Мальчишка глядел на него бессмысленными темными глазами, потом снова прижал руку ко рту и начал сползать по стене. Даро пожал плечами, узнал у управляющего его адрес и отвез домой на собственном флаере.
***
"Я не люблю Барраяр. Он словно бы проникает в поры кожи, делая ее недостаточно совершенной. Барраяр отравляет нашу пищу, нашу воду, наши мысли. Барраяр - как раковая опухоль. Мне ненавистен сам воздух, которым я здесь дышу".
Подарки лежали внушительной кучкой на столе - порционный шоколад в глянцевой вакуумной упаковке, прозрачный пакет с гранулированным белком, гречневая лапша, большая банка витаминов и несколько банкнот, имевших хождение в городе. Мальчишка сидел на кровати, заправленной суконным одеялом и безучастно смотрел на все это великолепие военного времени. Очарование юности еще не покинуло его, и, гладким смуглым лицом, большими глазами с длинными ресницами, чуть вьющимися волосами, он немного походил на молодого гема модного когда-то генотипа "Цветущая ветвь на умирающем дереве". Трехлетняя кудрявая девочка приковыляла про темному, захламленному коридору, смело вошла в комнату, уставилась на блестящую красоту. Потом требовательно глянула на расписанного до бровей цетагандийца в летной форме, помахала ладошкой. Даро протянул ей шоколадку. Девочка засмеялась и зажала подарок в кулаке. Мальчишка стиснул руки меж колен и ссутулился, побелев лицом.
Даро осторожно поднял девочку под мышки - натуральнорожденная, надо же! И пахнут они как-то иначе... - и выставил вместе с шоколадкой в коридор, плотно прикрыл дверь. Потом порылся в кармане и выложил на стол тюбик жирного крема для рук.
- Намажься как следует. В прошлый раз тебе было больно, я не садист. Как все-таки тебя зовут?
После наивысшего мига любви Даро лег, закинув руки за голову и уставился в потолок. Конечно, хотелось бы, чтобы мальчик был опытнее, проявлял больше страсти, а не ерзал бы под ним молча, изредка протяжно вздыхая и тычась лицом в подушку. Но... дикари. Что они знают о высоких чувствах.
слёзы льются, словно дождь...
Мальчишка обернулся к нему и посмотрел злыми воспаленными глазами. Губы его припухли и пламенели, как пунцовые цветы.
- Chto ti tam miauchish cetagandiyskaya svoloch. Luchshe bi ti sdoh.
"Я не люблю Барраяр и мне все сильнее хочется, чтобы он сгорел в адском пламени. Или хотя бы город Форкоcиган-Вашнуй"
***
Приказ пришел неожиданно, в опечатанном пакете. Должны были лететь двое пилотов, дублируя груз. Даро козырнул, принял предписание, развернулся и вышел, стараясь не слишком горбиться. Ему казалось, что куда-то в печень воткнули раскаленное лезвие. Вылет должен был состояться ночью. Гем-капитан вдруг вспомнил искромсанные и покрытые лишайником сливовые деревья на главном проспекте - ободранные, покалеченные плазменными зарядами и артиллерией повстанцев, они упорно цвели и вздымали к небу худосочные ветви, с которых сыпались на растреснутый асфальт нежные лепестки. Даро вернулся в свою комнату и долго сидел, глядя на осточертевший вид за окном. На плацу строились пехотинцы. Подтянутый гем, сохранивший длинную замысловатую прическу, покрикивал на них, не стесняясь в выражениях.
- Как это вас угораздило, гем-капитан Эстиф? - военный врач подозрительно сдвинул брови, наложил пластповязку на ладонь.
- Сорвалась рука, когда открывал письмо. В последнее время нарушена координация, даже не знаю, что со мной.
- Вылет запрещаю, отдохните пару дней. Я выпишу вам транквилизатор. Проклятая планета, гори она огнем...
Получив увольнительную, Даро пошел на взлетную площадку и вывел свой личный флаер. У генеральского сына есть свои преимущества. От того, что пекло у него внутри, не помогли бы никакие транквилизаторы. Он поднялся низко над землей, чтобы меньше было шансов попасть под луч радара и полетел, как летал часто - украдкой, прикрываясь изгибами ландшафта.
***
- Как же все-таки тебя зовут... - Даро переложил темноволосую голову с колен себе на сгиб локтя, вгляделся в зеленовато-бледное лицо. Во лбу темнела крохотная темная дырочка, со стороны затылка он, как мог, прикрыл волосами. Все равно получилось некрасиво.
Некоторое время он бродил по дому, натыкаясь на новые тела, большие, поменьше и совсем крошечное, на кухне лежала груда высокотехнологичных оберток, забросанных нечистотами.
"Cetagandiyskie shluhi" крупными буквами было написано на обшарпанной зеленой двери со сломанным замком. Язык он так и не выучил, а теперь уже некогда.
Даро хотел прочесть какое-нибудь подходящее к случаю стихотворение, но ничего не шло на ум. Он заново пристроил изувеченную пистолетным выстрелом голову у себя на руках и стал смотреть в окно. Наверное стоит как-то предупредить их... Сказать, чтобы уезжали. Что их город сегодня ночью сгорит в атомном огне. Что он не хотел. Подумалось, что стоит стереть с лица военный грим, что в этом был бы высокий символизм и, возможно, поэзия, но охватила слабость и двигаться не хотелось. В открытое окно ветер заносил запах бензина, выкрики прохожих, слабое благоухание цветущих слив, дождливую весеннюю морось, резкий табачный чад.
Тогда он прикрыл глаза и сидел так, пока над крышами Форкосиган-Вашнуя не вспыхнуло ослепительное ночное солнце.
